Неточные совпадения
Дрожу, гляжу на лекаря:
Рукавчики засучены,
Грудь фартуком завешана,
В одной руке —
широкий нож,
В другой ручник — и кровь на нем,
А на носу очки!
Красавец обер-кельнер с начинавшимся от шеи пробором в густых напомаженных волосах, во фраке и с
широкою белою батистовою
грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив руки в карманы, презрительно прищурившись, строго отвечал что-то остановившемуся господину.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку кресел и скрестила на
груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой.
Широкое белое платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Она вертела в пальцах тонкий стебелек полевого цветка, легкая мантилья спустилась ей на локти, и
широкие серые ленты шляпы прильнули к ее
груди.
Самгин, не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо и на
грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест на
груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, —
широкими шагами подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...
На костях его плеч висел
широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на
груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся в жгут, платок был старенький и посекся на складках.
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее в угол, Клим увидал пред собой великана, с
широкой, плоской
грудью, обезьяньими лапами и костлявым лицом Христа ради юродивого, из темных ям на этом лице отвлеченно смотрели огромные, водянистые глаза.
На нем
широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает
грудь.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые,
груди,
широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
Шел он медленно, глядя под ноги себе, его толкали, он покачивался, прижимаясь к стене вагона, и секунды стоял не поднимая головы, почти упираясь в
грудь свою
широким бритым подбородком.
Напротив — рыжеватый мужчина с растрепанной бородкой на лице, изъеденном оспой, с веселым взглядом темных глаз, — глаза как будто чужие на его сухом и грязноватом лице; рядом с ним, очевидно, жена его, большая, беременная, в бархатной черной кофте, с длинной золотой цепочкой на шее и на
груди; лицо у нее
широкое, доброе, глаза серые, ласковые.
— Эх, господи, — вздохнул Митрофанов, распустив тугое лицо, отчего оно стало нелепо
широким и плачевным, а синие щеки побурели. — Я понимаю, Клим Иванович, вы меня, так сказать, привлекаете! — Он трижды, мелкими крестиками, перекрестил
грудь и сказал: — Я — готов, всею душой!
— Что — скушная комната? — спросила Марина, выплывая из прихожей и остановясь на скрещении дорожек; в капоте из кашемирских шалей она стала еще больше, выше и
шире, на
груди ее лежали две толстые косы.
— Почему — симуляция? Нет, это — мое убеждение. Вы убеждены, что нужна конституция, революция и вообще — суматоха, а я — ничего этого — не хочу! Не хочу! Но и проповедовать, почему не хочу, — тоже не стану, не хочу! И не буду отрицать, что революция полезна, даже необходима рабочим, что ли, там! Необходима? Ну, и валяйте, делайте революцию, а мне ее не нужно, я буду голубей гонять. Глухонемой! — И, с размаха шлепнув ладонью в
широкую жирную
грудь свою, он победоносно захохотал сиплым, кипящим смехом.
Он курил немецкую фарфоровую трубку, дым шел из ноздрей его
широкого носа, изо рта, трубка висела на
груди, между лацканами модного толстого пиджака, и оттуда тоже шел дым.
На нем висел
широкий, с чужого плеча, серый измятый пиджак с оторванным карманом, пестренькая ситцевая рубаха тоже была разорвана на
груди; дешевые люстриновые брюки измазаны зеленой краской.
Он долго и осторожно стягивал с
широких плеч старенькое пальто, очутился в измятом пиджаке с карманами на
груди и подпоясанном
широким суконным поясом, высморкался, тщательно вытер бороду платком, причесал пальцами редкие седоватые волосы, наконец не торопясь прошел в приемную, сел к столу и — приступил к делу...
Регент был по плечо Инокову, но значительно
шире и плотнее, Клим ждал, что он схватит Инокова и швырнет за перила, но регент, качаясь на ногах, одной рукой придерживал панаму, а другой толкая Инокова в
грудь, кричал звонким голосом...
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана рекой, река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает река, сверкая, точно ртуть, река не
широкая, болотистая, один ее берег густо зарос камышом, осокой, на другом размыт песок, и на всем видимом протяжении берега моются, ходят и плавают в воде солдаты, моют лошадей, в трех местах — ловят рыбу бреднем, натирают
груди, ноги, спины друг другу теплым, жирным илом реки.
Вот и Райский мечтал быть артистом, и все «носит еще огонь в
груди», все производит начатки, отрывки, мотивы, эскизы и
широкие замыслы, а имя его еще не громко, произведения не радуют света.
Шторы у ней были опущены, комнаты накурены. Она в белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с
широкими кружевными рукавами, с желтой далией на
груди, слегка подрумяненная, встретила его в своем будуаре. Там, у дивана, накрыт был стол, и рядом стояли два прибора.
После речи товарища прокурора со скамьи адвоката встал средних лет человек во фраке, с
широким полукругом белой крахмальной
груди, и бойко сказал речь в защиту Картинкина и Бочковой. Это был нанятый ими зa 300 рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал всю вину на Маслову.
Под шалью сказывались
широкие полные плечи, высокая, еще совсем юношеская
грудь.
Да, румянец здоровый и
грудь широкая, — не познакомится со стетоскопом.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и
грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
Проходит месяц. Вера Павловна нежится после обеда на своем
широком, маленьком, мягком диванчике в комнате своей и мужа, то есть в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его
груди, но она задумывается; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.
С тяжелым сердцем оставил я Орлова; и ему было нехорошо; когда я ему подал руку, он встал, обнял меня, крепко прижал к
широкой своей
груди и поцеловал.
Я лежу на
широкой кровати, вчетверо окутан тяжелым одеялом, и слушаю, как бабушка молится богу, стоя на коленях, прижав одну руку ко
груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.
В кухне, среди пола, лежал Цыганок, вверх лицом;
широкие полосы света из окон падали ему одна на голову, на
грудь, другая — на ноги.
Сивка гораздо больше скворца, гораздо его
шире в
груди и мясистее, хотя она так же имеет куриный склад, как и куропатка, но не так кругла и стан ее длинен относительно к величине, а голова велика; нос куриный, обыкновенного темного, рогового цвета, ножки бледно-зеленоватые.
Летом русак так же сер, как и беляк, и не вдруг различишь их, потому что летний русак отличается от летнего беляка только черным хвостиком, который у него несколько подлиннее, черною верхушкою ушей, большею рыжеватостью шерсти на
груди и боках; но зимой они не похожи друг на друга: беляк весь бел как снег, а у русака, особенно старого,
грудь и брюхо несколько бледно-желтоваты, по спине лежит довольно
широкий, весьма красивый пестрый ремень из темных желтоватых и красноватых крапинок, в небольших завитках, или, точнее сказать, вихрях, похожий на крымскую крупную мерлушку.
Среднего роста, сутуловатый, с
широкою впалою
грудью и совершенно седою головой, этот Петр Елисеич совсем не походил на брата.
Наружность кандидата весьма симпатична, но очень непрезентабельна: он невысок ростом, сутул, с
широкою впалой
грудью, огромными красными руками и большою головою с волосами самого неопределенного цвета.
В другом вагоне у него был целый рассадник женщин, человек двенадцать или пятнадцать, под предводительством старой толстой женщины с огромными, устрашающими, черными бровями. Она говорила басом, а ее жирные подбородки,
груди и животы колыхались под
широким капотом в такт тряске вагона, точно яблочное желе. Ни старуха, ни молодые женщины не оставляли ни малейшего сомнения относительно своей профессии.
Эти слова, страстные и повелительные, действовали на Гладышева как гипноз. Он повиновался ей и лег на спину, положив руки под голову. Она приподнялась немного, облокотилась и, положив голову на согнутую руку, молча, в слабом полусвете, разглядывала его тело, такое белое, крепкое, мускулистое, с высокой и
широкой грудной клеткой, с стройными ребрами, с узким тазом и с мощными выпуклыми ляжками. Темный загар лица и верхней половины шеи резкой чертой отделялся от белизны плеч и
груди.
Люба в синей бархатной кофте с низко вырезанной
грудью и Нюра, одетая как «бэбэ», в розовый
широкий сак до колен, с распущенными светлыми волосами и с кудряшками на лбу, лежат, обнявшись, на подоконнике и поют потихоньку очень известную между проститутками злободневную песню про больницу.
Смягченный, он улыбался
широкой и доброй улыбкой. Было свежо, а он стоял в одной рубахе с расстегнутым воротом, глубоко обнажавшим
грудь. Мать оглянула его большую фигуру и ласково посоветовала...
Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь серых людей, ясно было видно лицо солдат —
широкое во всю улицу, уродливо сплюснутое в грязно-желтую узкую полосу, — в нее были неровно вкраплены разноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия штыков. Направляясь в
груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного за другим от толпы, разрушая ее.
— Он хочет сделать меня идиотом! — пожаловался Егор. Короткие, тяжелые вздохи с влажным хрипом вырывались из
груди Егора, лицо его было покрыто мелким потом, и, медленно поднимая непослушные, тяжелые руки, он отирал ладонью лоб. Странная неподвижность опухших щек изуродовала его
широкое доброе лицо, все черты исчезли под мертвенной маской, и только глаза, глубоко запавшие в отеках, смотрели ясно, улыбаясь снисходительной улыбкой.
Раздражение, всегда дремотно таившееся в усталых
грудях, просыпалось, требовало выхода, торжествуя, летало по воздуху, все
шире расправляя темные крылья, все крепче охватывая людей, увлекая их за собой, сталкивая друг с другом, перерождаясь в пламенную злобу.
Тут я в первый раз взглянул на него попристальнее. Он был в
широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся на
груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
Пошли на скотный двор, вывели бычка — красавец!
грудь широкая, ноги крепкие и, несмотря на детский возраст (всего шесть месяцев), — уж сердится.
Сильный запах турецкого табаку и сухих трав, заткнутых за божницей, обдал его — и боже! — сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян на лице, в
широкой блузе, полузастегнутой на
груди, сидела Настенька в креслах.
Сложен он был прекрасно, с
широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному
грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами.
Посередине и впереди батальонный командир Артабалевский, по юнкерскому прозвищу Берди-Паша, узкоглазый, низко стриженный татарин; его скуластое, плотное лицо, его
широкая спина и выпуклая
грудь кажутся вылитыми из какого-то упругого огнеупорного материала.
Во-первых, это был как бы монах, в скуфье и в одном подряснике, перетянутом
широким кожаным поясом; его значительно поседевшие волосы были, видимо, недавно стрижены и не вполне еще отросли, и вместе с тем на шее у него висел орден Станислава, а на
груди красовались Анна и две медали, турецкой и польской кампаний.
Опустили они буйные головы на
груди могучие и поглаживали молча усы длинные и бороды
широкие.
Опьяненные звуками, все забылись, все дышат одной
грудью, живут одним чувством, искоса следя за казаком. Когда он пел, мастерская признавала его своим владыкой; все тянулись к нему, следя за
широкими взмахами его рук, — он разводил руками, точно собираясь лететь. Я уверен, что если бы он, вдруг прервав песню, крикнул: «Бей, ломай все!» — все, даже самые солидные мастера, в несколько минут разнесли бы мастерскую в щепы.
Марья Дмитриевна, с ее толстой косой,
широкими плечами, высокой
грудью и сияющей улыбкой покрытого веснушками доброго лица, невольно влекла Бутлера, как сильного, молодого холостого человека, и ему казалось даже, что она желает его.
Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной вышел чересчур легок: голые руки и плечи, голая спина, голая
грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда из белого полотна с красною обшивкою, прямо на голое тело, — одежда коротенькая, но зато
широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь...